Метка: интервью

Алан Уоллес: «Нам нужно развить контроль над своим умом»

В сентябре 2021 года онлайн-издание +1 обратилось к нам с просьбой задать доктору Алану Уоллесу несколько вопросов о медитации, природе ума и культуре. Ниже мы публикуем полную версию беседы без каких-либо сокращений.

Вопрос: Интерес к буддизму на Западе активно растет примерно с первой половины XX века; кроме того, все больше и больше людей начинают интересоваться светскими практиками осознанности. Что, по вашему мнению, жители Запада ищут в буддизме – и что они в нем находят?

Алан Уоллес: Здесь, на самом деле, два вопроса – один о распространении и популярности светской практики осознанности, другой об активном росте буддизма на Западе и в мире в целом.

Как мы знаем, мы живем в эпоху, вызывающую сильный стресс. У нас много дел, и очень многие замечают, что на протяжении дня непрестанно погружены в навязчивое мышление, в надежды, в страхи, в тревожные мысли, и, возможно, в состояние депрессии. Мы склонны очень сильно осуждать себя и других, а это также приводит к чувству душевной тяжести. Светские практики осознанности, которые стали пользоваться очень большой популярностью по всему миру (а не только на Западе), работают с этими проблемами – проблемами глубоко современными. Если мы просто направляем свое осознавание на текущее мгновение и, например, с памятованием внимаем вдоху и вдоху, подобная практика подсекает навязчивое мышление (обычное для многих людей состояние) и успокаивает ум в целом. Когда мы развиваем подобное чувство свободного от суждений отношения ко всему, что происходит, оно становится противоядием от низкой самооценки, от упреков в наш собственный адрес – и в целом от осуждающего отношения к себе и к другим. Разумеется, подобные практики пользуются популярностью, ведь они в первую очередь позволяют справиться с психологическими проблемами и стрессом, которые люди переживают в очень больших объемах.

Вместе с тем мы наблюдаем и распространение буддизма. Светские практики осознанности существуют как нечто вполне независимое от буддизма – на самом деле они довольно мало с ним связаны. Буддизм неизмеримо богаче нескольких техник для снижения стресса и методов, приносящих психологическую пользу. При этом он не является чем-то единым. За последние 2500 лет в буддизме оформилось множество школ: некоторые из них делают очень большой упор на преданности, некоторые – на эмпирическом изучении реальности, некоторые – на философии, некоторые – на ритуалах, и так далее. С учетом этого многообразия традиций буддизм привлекает множество разных людей, и каждого – по своим причинам. Думаю, обобщить логику распространения буддизма на Западе или по всему миру было бы сложно. Тем не менее, несмотря на все многообразие буддийских школ в Восточной Азии, Южной Азии, Центральной Азии и так далее, у них есть общая основа – почтение, доверие, убежденность. направленные на исторического Будду как того, кто освободился от страданий и их причин. Буддисты испытывают доверие к его учениям (Дхарме) и к наиболее благородным и реализованным из его последователей. Все учения Будды уходят корнями в ясно показанную им реальности истины страданий, в прозорливый анализ внутренних причин страдания, в предложенное Буддой видение свободы – необратимого избавления от мучений и их причин. Будда также предлагает нам невероятно подробнее описание пути, ведущего к подобной свободе. Этими четырьмя благородными истинами он отвечает на вопросы, которыми мы всегда задавались. Мы желаем быть свободны от страданий, но каковы их причины? Можем ли мы освободиться, и если да, то как? Думаю, обращение к этим чрезвычайно глубоким инстинктам, к этим глубочайшим пожеланиям – причина, в силу которой буддизм приобретает все большую популярность по всему свету. 

Вопрос: Как вы сами встретились с буддизмом? Почему вы решили посвятить себя этому пути?

Алан Уоллес: Я впервые познакомился с буддизмом в Университете Калифорнии в Сан-Диего, где учился в 1969 году. Услышанное показалось мне интересным, но первого буддиста я встретил только год спустя: это был буддийский монах, которого я увидел в Норвегии. Вскоре после этого я начал изучать буддизм в Гёттиненгенском университете в Германии. Первым аспектом, который меня глубоко привлек – можно сказать, первой школой, которая меня заинтересовала – были учения Будды в палийском каноне, которые столь широко практикуются в Юго-Восточной Азии. Эти наставления, опять же, уходят корнями в четыре благородные истины, но объясняют, как практиковать. В школе и на протяжении первых двух лет обучения в университете я готовился стать ученым, в первую очередь изучая биологию. Здесь же я отыскал подход, позволяющий развить прозрения относительно природы физической реальности – вокруг нас и в нашем собственном физическом теле; прозрения о природе ума, о коренных причинах страдания. Этот подход состоял в практике четырех применений памятования: к телу, чувствам, умственным состояниям и явлениям в целом. Я нашел посвященный этим практикам классический текст и влюбился (и до сих пор влюблен!) в этот подход – радикальный своим эмпиризмом, рациональный и по-настоящему научный. В этих методах мы от первого лица пытаемся понять природу реальности и внутренние причины счастья и страдания.

С этого все и началось, но затем я в возрасте 21 года отправился в Индии. Там я впервые – на собственном опыте – встретился с буддизмом махаяны, увидев, что за рамками устремления к личному освобождению лежит благородное стремление достичь совершенного пробуждения в силу сострадания – стремление принести миру наибольшую пользу, идеал бодхисаттвы. Я также увидел философскую глубину махаянских учений о мудрости, и это привлекло меня еще глубже.

Продолжая учиться в Азии, я встретил буддизм ваджраяны – и снова был поражен утонченностью и глубиной теории и практик этой системы. Этими тремя аспектами – палийским каноном, махаяной и ваджраяной – я и занимался последующие двадцать лет. Около 30 лет назад я впервые на собственном опыте соприкоснулся с учением по дзогчену, или великому совершенству, и именно им я с тех пор себя целиком посвящаю. Их назначение – в том, чтобы постичь природу ума, окончательную основу бытия, опираясь при этом на очень, очень непосредственный и свободный от усложнений подход к освобождению, который одновременно отличается радикальным эмпиризмом и глубокой рациональностью, а также трансцендентностью и опорой на интуицию. Все три перечисленные уровня стали мне домом, и я продолжаю практиковать с большим энтузиазмом, который с годами только усиливается.

Вопрос: Давайте вернемся к теме светских практик осознанности. Насколько сильно они отличаются от буддийских методов, которые применяют йоги и йогини, практикующие в затворе? 

Алан Уоллес: Я бы сказал, что различие такое же, как между кукурузными хлопьями и походом в пятизведочный ресторан с меню на десяти страницах! Светские практики осознанности очень просты и работают с симптомами, которые проявляются как стресс, неудовлетворенность, возбужденность, душевная тяжесть и так далее. Использовать эти практики может кто угодно: религиозные фундаменталисты, атеисты и так далее. При этом они не отвечают на основополагающие вопросы: почему мы вообще подвержены неудовлетворенности; почему наш ум столь непослушен и погружен в навязчивые мысли; почему мы переживаем неудовлетворенность прямо сейчас.

Светские методы осознанности, в основе своей, не бросают вызов нашему мировоззрению или нашим убеждениям, и многим людям это нравится. Эти практики не подвергают наши верования сомнению – многих это также привлекает. Методы светской осознанности не меняют наш образ жизни, и потому они вполне совместимы с доминирующей парадигмой, которая очень глубоко влияет как на Восток, так и на Запад – с материализмом как парадигмой, гедонизмом как системой ценностью и консьюмеризмом как образом жизни. Светская осознанность может вписаться прямо в эту систему, сделав более комфортным ваше существование в качестве материалиста, гедониста и человека, чья жизнь полностью ориентирована на консьюмеризм.

Тем не менее именно эта триада из материализма, гедонизма и консьюмеризма уничтожает экосферу; на протяжении последних 150 лет мы осуществляем этот процесс во все больших объемах. Почему? Не потому что нам недостает осознанности, а из-за наших убеждений, наших представлений о том, что смысл хорошей жизни – “потреблять, приобретать и высосать мир досуха”. Итак, осознанность – это хороший пластырь, но методы буддизма посвящены фундаментальной работе над основополагающими причинами заблуждений, жадности и ненависти. Эти две системы очень, очень сильно друг от друга отличаются.

Вопрос: Насколько же эти популярные практики полезны без этических и философских основ буддизма? Или же эти основы актуальны только для тех, кто хочет полностью посвятить себя духовному пути?

Алан Уоллес: Все зависит от того, чего мы желаем. Если мы хотим сохранить свое мировоззрение и свои убеждения, никогда не подвергая их сомнению, если мы не желаем переосмыслять свои приоритеты, не хотим менять или улучшать свой образ жизни, популярные практики предоставят нам такую возможность. Если вам не нравится особо размышлять об этических вопросах и этических принципах, а свои нравственные принципы вы предпочитаете определять по ситуации, если вам хочется избегать суждений о происходящем, популярные практики созданы для вас. Они идеально подойдут, если вас не интересует природа реальности. Применяя эти методы, нет необходимости задумываться о философских вопросах – большинство этого не делает. Для тех же, кого эти вопросы занимают – какова природа бытия, что считать осмысленной жизнью, какова природа ума, откуда ум возник, что происходит в момент смерти, каков наш человеческий потенциал – популярные практики сравнимы с таблеткой аспирина: толку от них мало. Эти вопросы – сущностная проблематика буддизма. Они нужны не только для тем, кто посвящает себя духовному пути, но и всем, кто хочет вести более осмысленное существование. А вот небольшое повышение градуса осознанности не гарантирует, что мы будем осознанно этичными, осознанно мудрыми, осознанно сострадательными: может да, а может и нет.

Вопрос: На определенном этапе вы решили оставить монашеский путь, и сейчас вы практикующий, духовный учитель, ученый, муж и дедушка. Как вам кажется, совместимы ли успешная созерцательная практика и семейная жизнь?

Алан Уоллес: Все зависит от того, что мы подразумеваем под “успешной практикой”. Если строго придерживаться учений Будды в палийском каноне – сегодня, например, объясняемых в практике тхеравады – и устремиться к их максимальному применению, к тому, чтобы полностью себя им посвятить,  гораздо логичнее соблюдать безбрачие, став монахом или монахиней. Так вы избежите отвлечений и сможете полностью сосредоточиться на практике, чтобы достичь освобождения. Именно поэтому почти все великие практикующие в истории традиции тхеравады были монахами и, в некоторых случаях, монахинями.

Однако когда мы обращаемся к пути бодхисаттвы, к махаяне, где идеалом считается достижение совершенного пробуждения ради блага всех живых существ, мотивация становится иной. Это не просто желание достичь личной свободы, а альтруистическое стремление освободить от страданий и их причини всех существ. В этом смысле многие из величайших практикующих в традиции махаяны – в Китае, Японии, Центральной Азии, Тибете  и Индии – были мирянами, с супругами и без, с детьми и без детей.  

Являются ли все категории, которые вы перечислили – практикующий, духовный учитель и так далее – взаимоисключающими? Вовсе нет. Тем не мене наша практика Дхармы должна преображать нашу роль духовного учителя: ведь мы должны не просто о чем-то вещать, но и жить в соответствии с учениями. Все мои научные изыскания были посвящены практике. Я муж, у меня есть жена – и я включаю этот опыт в свою практику. Один человек на этой планете называет меня дедушкой – и эта роль составляет часть моей практики. У меня много учеников – это также часть практики. Итак, совместимы ли успешная практика и семейная жизнь? Да. Безусловно, они могут быть совместимы. Многие из величайших адептов прошлого доказали, что могут быть превосходными мужьями и женами, отцами и матерями – и при этом людьми, глубоко погруженными в созерцание и достигшими высокой реализации. Это не гипотеза, а нечто уже проверенное.

Вопрос: Теперь давайте ненадолго обратимся к нейронауке – я знаю, что эта тема вас очень занимает. В целом можно сказать, что нейрофизиология как направление исследований постепенно совершенствует свое понимание мозга как сложной сети, которая влияет на наши переживания. Что же говорит буддизм? Равны ли друг другу мозг и ум?

Алан Уоллес: Если бы они были друг другу эквивалентны, это противоречило бы всем имеющимся у нас свидетельствам! Мы знаем, что мозг весит 1-2 кг – а у ума массы нет. У мозга есть форма – ум ей не обладает. Мозг состоит из воды, электричества, белков и жира; ума это не касается. Взглянуть на эти совершенно различные явления и сказать “Неважно, это одно и то же!” – акт смехотворной веры, причем не слепой, а совершенно абсурдной. 

Нейрофизиология – это невероятно успешная дисциплина, которая отличается огромной изощренностью и которая принесла нам так много познаний о мозге, особенно за последние пятьдесят лет. Эта дисциплина – современная нейронаука – появилась в 1960-ые годы, но началом ее стал акт веры. Основоположники нейрофизиологии просто сказали: давайте допусим, что ум есть просто функция мозга – а в дополнение к тому предположим, что все психические расстройства есть не более чем нарушения в мозге, виды химического дисбаланса, проблемы с нейронами, дендритами, синапсами и так далее. 

На самом деле взаимоотношения между мозгом и умом были на том этапе загадкой: как мозг связан с умом, как ум связан с мозгом? Эти вопросы оставались без ответа – но ученые решили притвориться, что проблема уже решена, что ум есть лишь функция мозга. Это предположение не было доказано – в его пользу нет никаких свидетельств, но основоположники дисциплины просто сказали: “Давайте скажем, что всё так, а потом уже попробуем эту мысль доказать!”. Такое отношение – научная халтура. Сама по себе нейрофизиология – наука превосходная, но ей свойственна очень большая небрежность: ее представители часто приравнивают простые верования, свои догматы, материалистические предубеждения к научным фактам. 

Тот факт, что психические недуги есть нечто большее, чем расстройства мозга, весьма очевиден. Фармацевтическая индустрия, однако, все равно каждый год зарабатывает миллиарды долларов, продавая так называемые лекарства – лекарства, которые не могут излечить ни одного психического расстройства. Иными словами, всё это анестезиология. 

Итак, нас окружает огромный объем нейромифологии, которую пропагандируют и преподносят как науку, и это, как мне кажется, фарс. Несмотря на все свои достижения, современная нейронаука не знает, какова природа ума, не знает, что такое сознание: она не может дать ему определение, не может его измерить. Представители этой дисциплины не знают, что является причиной сознания, не знают, что происходит в момент смерти и каковы взаимоотношения между умом и мозгом. Иными словами, в этих основополагающих вопросах об уме мы не продвинулись ни на дюйм!  

Исследования мозга ничего не рассказали нам о внутренних причинах умственных страдании. Они ничего не поведали о внутренних причинах подлинного благополучия – потому что эти причины сокрыты не в мозге. Итак, я рад многочисленным достижениям нейрофизиологии, но скорблю о многочисленных догматических убеждениях – о “ложных новостях”, которые говорят нам, что проблема связи между умом и телом уже решена, и тем самым скрывают из виду подлинную природу ума. Я считаю нейрофизиологию дисциплиной, которой нужно прийти в себя. Ей нужно начать отделять догматы, вызывающие слепую веру, от многочисленных потрясающих фактов, которые она выявила – фактов о подлинной корреляции между умом и мозгом. Эта дисциплина выявила эти факты, но не понимает природу самой корреляции.

Итак, ум – это не мозг: в пользу их равенства нет свидетельств. Ум не порожден мозгом – в пользу этой теории нет свидетельств. Химические вещества в мозге не порождают сознание – в пользу этой теории нет свидетельств. Каждому, кто полагает, что смерть означит прекращение сознания, и считает подобные представления научными, основательно промыли мозги: потому что это не научное утверждение и тем более не научный факт.

Вопрос: Давайте обратимся к более глобальному уровню. Можем ли мы надеяться, что с помощью медитации человечество когда-нибудь разовьёт контроль над своими рептильным инстинктами, чтобы позитивно влиять на окружающую среду и спасти планету?

Алан Уоллес: Я бы сказал, что этим вопросом мы очень принижаем рептилий! Давайте посмотрим на вред, который мы причинили планете за последние 150 лет. За последние 50 лет мы уничтожили 60% дикой природы. Ни одна рептилия такого не совершала! Посредством глобального изменения климата мы приближаемся к экологической катастрофе – рептилии, опять же, ничего подобного не делали. С точки зрения опустошающего влияния на окружающую среду, на другие биологические виды и на наш собственный вид рептилии предстают в весьма выгодном свете. Великими злодеями оказываются именно люди, и контроль нужен нет над рептильными инстинктами, а над инстинктами заблуждений, жадности, ненависти, нигилизма.

Нам нужно сбросить ужасающее бремя воззрений, которые низводят жизнь до одной только материи, низводят все сущее до одних только физических явлений, низводят подлинное благополучие до простого гедонизма. Эти воззрения отворачиваются от благороднейших инстинктов, благородных форм образа жизни, благородных поступков, и подталкивают нас к простому консьюмеризму. Нам нет необходимости контролировать свои рептильные инстинкты – у рептилий как раз все в порядке. Нам же нужно развить контроль над собственным умом, а для того этот ум необходимо понять.

Алан Уоллес. Памятование или внимательность?

Доктор Алан Уоллес

English

Что в действительности имел в виду Будда, когда употреблял слово «памятование»? Алан Уоллес рассказывает, как неверное понимание этого термина может повлиять на практику.

Буддийский ученый и учитель Алан Уоллес – автор и переводчик многих текстов о буддизме. Получив степень бакалавра как в области физики, так и философии науки, в Амхерст-колледже (прим. переводчика – США, штат Массачусетс), и докторскую степень (Ph.D.) по специальности «Религиоведение» в Стэнфордском университете, он посвящает большую часть времени изучению буддийской философской и созерцательной традиций, а также их связей с современной наукой.

Уоллес – основатель и президент Института изучения сознания в Санта-Барбаре (США, штат Калифорния). В этом интервью он подробно обсуждает с журналом «Tricycle» то, что считает важнейшей, но зачастую неверно понимаемой буддийской практикой: медитацию памятования (англ. mindfulness, вариант перевода – осознанность). Уоллес отстаивает точку зрения, что недопонимание этой практики оказывает серьезное влияние на медитацию и может запросто увести в сторону от конечного плода буддийской практики – освобождения от страдания и вызывающих его причин.

Интервью было взято по электронной почте в 2007 году – журнал общался с Аланом Уоллесом в течение нескольких месяцев.



В последние месяцы вы обсуждали со многими буддийскими учителями тему памятования/осознанности. Что побудило вас сосредоточиться на этой теме?

На протяжении многих лет я был озадачен различием в определениях памятования, которые дают многие современные учителя Випассаны и опирающиеся на них психологи, с одной стороны, и теми, что мы обнаруживаем в традиционной литературе Тхеравады и Махаяны, с другой. Когда около 30 лет назад я впервые заметил это несоответствие, то подумал, что его причина, возможно, кроется в различиях между буддизмом Тхеравады и Махаяны. Но чем глубже я всматривался, тем отчетливее понимал, что традиционные тхеравадинские и махаянские источники в целом находятся в согласии друг с другом, в то время как современные трактовки памятования/осознанности/внимательности отступают от обеих традиций.

И в чем же отличия современных трактовок?

В то время как памятование (сати) часто приравнивают к внимательности/осознанности, мои беседы с учеными монахами Бхикку Бодхи и Бхикку Аналайо, а также с Рупертом Гетином, президентом Общества палийских текстов (Pali Text Society), и недавнее изучение их работ, привели меня к выводу, что внимательность больше соответствует палийскому термину манасикара, который обычно переводят как «внимание» или «ментальная вовлеченность». Этим словом обозначаются первые доли секунды чистого познания объекта, до того как человек начинает узнавать, идентифицировать и создавать концепции. В буддийском понимании такое «внимание» не является положительным ментальным фактором. В этическом отношении оно нейтрально. Основное же значение сати ‒ это удержание в памяти, отсутствие забывчивости. Это понятие включает ретроспективное воспоминание о вещах из прошлого, проспективное памятование о необходимости сделать что-то в будущем и память, центрированную на настоящем моменте, когда поддерживается безотрывное внимание к текущей реальности. Противоположностью памятования будет забывчивость. То есть памятование применительно к дыханию, например, подразумевает постоянное неколебимое внимание к процессу входов и выдохов. Памятование может использоваться для поддержания внимания (манасикара), но нигде в традиционных буддийских источниках памятование не приравнивается к такому вниманию.

Употреблял ли Будда термин манасикара в своих наставлениях о памятовании?

Я этого не встречал. Больше всего этот термин используется в руководствах по буддийской психологии, основанных на абхидхарме. В практических инструкциях Будды как по шаматхе (медитации успокоения), так и по випассане (медитации проникновения в суть) чаще всего фигурируют термины сати и сампаджанна. Сампаджанна обычно переводится с пали как «ясное понимание», но в этом типе осознавания всегда присутствует качество рефлексии: оно всегда сопряжено с наблюдением за состоянием своего тела или ума, иногда во взаимодействии с окружающей средой. По этой причине я предпочитаю переводить термин сампаджанна как «самонаблюдение», которое в данном случае сопряжено с различающим наблюдением не только за умом, но также и за физическими действиями и речевой активностью.

В чем заключаются ошибки взгляда на медитацию как всего-навсего на процесс удержания внимания?

Когда памятование приравнивается к внимательности, это может легко привести к неверному умозаключению о том, что развитие памятования никак не связано с этикой, или с усилением здоровых состояний ума и ослаблением нездоровых. Нет ничего дальше от истины. В палийской абхидхарме, где памятование считается положительным ментальным фактором, оно описывается не как внимательность, а как ментальный фактор, который четко разграничивает здоровые и нездоровые умственные состояния и поведение. Памятование как раз и используется для поддержания здоровых состояний и противодействия нездоровым.

Какова же в таком случае роль внимательности?

Развитие внимательности важно во многих отношениях, и объем исследований ее полезного влияния как на психологические, так и на физиологические расстройства быстро растет. Но приравнивать внимательность к памятованию неправильно, еще большая ошибка – думать, что в этом заключена вся випассана. Если бы это было так, то все учения Будды об этике, самадхи (чрезвычайно концентрированном внимании) и мудрости были бы не нужны. Очень часто люди, считающие, что медитация – это просто развитие внимательности/осознанности, отказываются от остальной части буддизма, считая ее пустым звоном или суевериями. Люди отказываются от сущностных учений вместо того, чтобы отказаться от собственных предубеждений.

Часто говорят, что внимание как таковое предотвращает возникновение нездоровых мыслей. Есть ли в текстах основания для такого утверждения?

Внимание как спокойное, незамутненное осознавание объекта медитации играет ключевую роль в практике шаматхи, которая уменьшает такие болезненные состояния ума как страстное желание, отвращение, тупость, возбуждение и сомнение. В буддийских текстах имеется много рассказов о людях, которые достигали глубоких, освобождающих прозрений посредством того, что можно было бы назвать внимательностью. Наиболее известен, пожалуй, случай странствующего аскета Бахии. Достигнув больших успехов в созерцании, он понял, что все еще не пришел к освобождению, и стал искать совета Будды, который сказал ему: «Если речь о видимом, пусть будет только видимое. Если о слышимом – только слышимое. Если об осязаемом – только осязаемое. Если о познаваемом – только познаваемое. Так тебе надлежит упражняться». И Бахия незамедлительно достиг освобождения.

Из этого мы можем легко заключить, что внимание – это единственное, что нужно для медитации проникновения в суть. Но мы должны помнить, что случай Бахии был исключительным. Он сумел достичь очень высокого уровня духовной зрелости еще до того, как встретил Будду, и это сущностное наставление было единственным, что ему требовалось для полного очищения ума от загрязнений. Остальным же может помочь богатое разнообразие буддийских теорий и практик. Внимательность может сыграть здесь важную роль и порой в самом деле предотвратить появление нездоровых мыслей. Однако если мы застрянем на одном лишь развитии внимательности, она может оказаться препятствием для возникновения и благих мыслей! Например, медитации для развития четырех безмерных добродетелей: любящей доброты, сострадания, сорадования и равностности, – все они практикуются с памятованием, а не с одной только внимательностью. Развитие внимательности – это не полная практика, она может быть полезна сама по себе, но при этом может накладывать большие ограничения.

Есть ли практический смысл в различных определениях памятования? Или это исключительно вопрос семантики?

Это куда больше чем просто семантика. Английский термин mindfulness, применяемый для обозначения памятования/внимательности/осознанности, в широком употреблении попросту означает способность удерживать внимание, отдавать отчет. Сати же имеет гораздо более широкую коннотацию, поэтому желающим практиковать буддийскую медитацию советуют как можно лучше разобраться с этим и другими связанными терминами на основании самых авторитетных источников, какие только доступны. Иначе буддийская медитация быстро деградирует в размытое «быть здесь и сейчас», где утеряны невероятная глубина и богатство буддийских медитативных традиций.

Может быть, следует выработать стандартное определение памятования?

Исходя из уважения к целостности традиции, было бы ошибкой причесывать все определения под одну гребенку. Важно чувствовать разницу между школами. Однако те общие моменты в определении памятования, в которых сходятся трактаты, приписываемые Будде, и важнейшие комментарии, следует признать буддистам всех школ.

В классическом труде V века «Путь очищения» Буддагосы – наиболее авторитетного автора комментариев в традиции Тхеравады – объяснение этой темы начинается с утверждения, что именно посредством памятования мы можем вспомнить вещи или события прошлого, что перекликается с определением термина, данным Буддой. Его характеристикой, пишет Буддхагхоша, является «отсутствие блуждания» в том смысле, что ум крепко привязан к выбранному объекту внимания. Его свойством служит «неупускание», что свидетельствует о том, что памятование дает нам возможность поддерживать внимание без забывчивости. Его проявлением будет «охрана объекта» или «нахождение с объектом лицом к лицу», подразумевающее, что «веревка памятования» крепко привязывает внимание к избранному объекту независимо от того, идет речь об относительно стабильном, одиночном объекте или о множестве взаимосвязанных событий. Его основой служит «усиленное наблюдение», предполагающее наличие различающего качества, которое является ключевым для серьезной практики сатипаттханы (четырех применений памятования): памятования о теле, чувствах, мыслях и других явлениях. Согласно комментарию Буддагосы, памятование можно уподобить свае, вкопанной в объект, и стражнику, стерегущему двери восприятия. Взяв за основу это классическое авторитетное мнение, мы легко можем понять, почему памятование играет такую важную роль в практике шаматхи и випассаны в частности и в духовной практике в целом. Традиционно шаматха рассматривается как основной метод для развития памятования, в то время как практика випассаны состоит в том, что человек применяет памятование и мудрость (панна) для работы с телом, умом, чувствами и другими явлениями.

В психологической роли того, что вспоминает, сати является обычной частью ума, используемой нами в повседневной жизни. Некоторые упражнения сатипаттханы – например размышления об анатомических частях тела – не могут быть выполнены с использованием одного лишь внимания (как, например, когда сатипаттхана используется в практике сканирования умом телесных ощущений). Во всех случаях памятование, культивируемое в духовной практике, применяется с опорой на различающую способность ума: с ее помощью явления нередко рассматриваются в контексте буддийских категорий – например пяти совокупностей. Это становится очевидным при обращении к основному учению Будды о сатипаттхане, где круг рассматриваемых вопросов был гораздо шире, чем просто «обнаженное внимание».

В чем заключается разница между просто памятованием и правильным памятованием? Существует ли такая вещь как неверное памятование?

Снайпер, скрывающийся в траве в ожидании момента, когда он выстрелит во врага, может спокойно осознавать все, что происходит в каждый момент. Но поскольку его намерением будет убийство, то он практикует неправильное памятование. В действительности он практикует удержание внимания как такового без этической составляющей. Правильное памятование, вообще говоря, должно быть интегрировано с сампаджанной – самонаблюдением, включающим ясное понимание. Только когда эти две составляющие работают вместе, правильное памятование может достичь своей цели. В частности, в практике четырех основ памятования правильное памятование должно возникать в контексте всех компонентов Благородного восьмеричного пути. Оно должно быть построено на правильном воззрении, опираться на правильное намерение, основываться на нравственности и взращиваться посредством применения правильного усердия. Без правильного воззрения или правильного намерения человек будет практиковать внимательность, не переходящую в правильное памятование. Поэтому внимательность как таковая никоим образом не охватывает полный объем випассаны, представляя собой лишь начальную фазу медитативного развития правильного памятования.

В некоторых кругах есть тенденция отдавать предпочтение практике випассаны перед практикой шаматхи. Как бы вы это прокомментировали?

Термин «шаматха», который переводят и как «спокойствие, безмятежность», и как «медитация успокоения ума», относится к широкому спектру практик, нацеленных на достижение «самадхи» ‒ чрезвычайно сфокусированного внимания, или однонаправленного сосредоточения. И памятование, и самонаблюдение являются составными частями всех видов практики шаматхи, и концентрированное внимание, которого человек достигает посредством такой практики, может быть применено к любому объекту: маленькому или большому, простому или сложному, относительно стабильному или изменяющемуся. Практикой шаматхи часто пренебрегают во многих современных буддийских школах и направлениях, в том числе в дзене, тхераваде и тибетском буддизме – в лучшем случае относя ее к второстепенным.

Традиция дзен с ее упором на «внезапное просветление» не выделяет шаматху в самостоятельную практику. Она скорее включена в практику дзадзен («простого сидения») и в размышления над коанами. Та же самая тенденция наметилась недавно в современной традиции Випассаны, которая перестала делать упор на шаматху. Но в традиционной литературе Тхеравады и махаяны практика шаматхи занимает центральную позицию в известной триаде из нравственности, равновесия ума (таково расширенное понимание самадхи) и мудрости.

Более того, совокупность буддийских практик, преподаваемых в категории самадхи, охватывает гораздо больше вещей, чем одно лишь развитие однонаправленного сосредоточения. Эти практики нацелены на достижение особых состояний ментального здоровья и равновесия, и все медитации «проникновения в суть» в оптимальном случае практикуются на их основе. Без памятования невозможно добиться равновесия ума; а без стабильности и яркости внимания, достигаемого практикой шаматхи, буддийские практики развития мудрости обречены оставаться неполноценными из-за возбужденности, притупленности и других препятствий. Нравственность и равновесие ума поддерживают друг друга так же, как шаматха с випассаной.

Памятование как практика обычно ассоциируется с традицией Тхеравады. Какую роль она играет в ваджраяне?

Памятование как способность удерживать постоянное внимание на избранном объекте необходимо во всех видах медитации. В многочисленных упражнениях по визуализации, входящих в практики ваджраяны, памятование дает возможность сохранять образ стабильным и ясным. Ваджраяна также включает медитации махамудры и дзогчена, и здесь опять же делается упор на стабильное, ясное, неотвлекающееся внимание – как и в дзене. Тем не мене, основой для этих практик развития мудрости будет укрепление равновесия ума, включающего спокойное, яркое внимание.

В подлинной практике махамудры практикующий, например, сперва упражняется в освоении фундаментальных учений о Четырех благородных истинах, что включает практику нравственности, равновесия ума и мудрости. Затем он вступает на путь учений махаяны, отдавая особое предпочтение тем, что ориентированы на идеал бодхисаттвы, а также содержащимся в праджняпарамите объяснениям о пустоте, зависимом возникновении и природе будды. На этой основе человека посвящают в буддизм ваджраяны с его уникальными практиками преобразования собственных тела, речи и ума в тело, ум и речь будды. На завершающем этапе практикующий упражняется в особых воззрении, медитации и поведении в соответствии с традицией махамудры. Медитация предполагает некоторое радикальное «не-делание», при котором практикующий находится в состоянии неструктурированного осознавания, освобождаясь от цепляния за все виды чувственных переживаний, воспоминаний и мыслей. В результате такой практики все события постепенно начинают становиться вспомогательными средствами на пути к духовному пробуждению, и, наконец, все явления предстают как чистые проявления изначального осознавания, или природы будды.

Первая фаза медитации в Дзогчене, известная как «прорыв», очень похожа на махамудру, и на первый взгляд обе традиции могут показаться идентичными практике внимательности, выполняемой в современной традиции Випассаны и в Дзене. Но, как мы заметили во время разговора о правильном памятовании, ключевую роль играет контекст практики, а методы, кажущиеся одинаковыми на поверхности, могут иметь глубокие базовые различия. К примеру, в Дзене монахи традиционно практикуют нравственность и годами изучают огромные трактаты своей традиции, прежде чем целиком посвятить себя медитации. То же самое часто происходит в Тхераваде и в тибетском буддизме. Каждая из этих традиций представляет практику медитации в контексте своего мировоззрения, глубоко пронизанного буддийскими прозрениями.

Не могли бы вы привести несколько отличительных характеристик мировоззрения Махаяны и Ваджраяны, из-за которых практика памятования в этих традициях отличается от практики памятования в Тхераваде?

Правильное памятование проявляется только в контексте правильного воззрения и правильного намерения, и в каждой из этих буддийских школ имеются свои, отличные от других, интерпретации этих двух элементов Благородного восьмеричного пути. В буддизме Тхеравады правильное воззрение в основном связано с тремя темами: непостоянством, страданием и отсутствием «я». Правильное намерение – это мотивация для практики, основанная на распознании природы и причин страдания и стремлении достичь необратимого освобождения ото всех омрачений ума, составляющих корень страдания. Некоторые современные учителя Випассаны редко подчеркивают значимость правильного воззрения или правильного намерения, и мне кажется сомнительным, чтобы практика осознанности/внимательности сама по себе [понимаемая исключительно как развитие внимания – прим. ред.] могла привести к каким-либо «надмирским» реализациям. Опять же, если бы памятования/осознанность в том виде, в каком его часто понимают сегодня, была единственной практикой, необходимой для достижения просветления, наличие всех остальных учений Будды было бы бессмысленным.

В буддизме Махаяны правильное памятование практикуется вместе с воззрением о пустоте, зависимом возникновении, природе будды и с намерением достичь совершенного просветления ради блага всех живых существ. Говорится, что без такого воззрения и мотивации практика памятования и всех близких форм медитации не приведет к состоянию будды. В традиции ваджраяны правильное воззрение включает «чистое видение» – восприятие всех феноменов как проявлений изначального осознавания, а правильное намерение понимается как альтруистическая мотивация достичь состояния совершенного просветления как можно быстрее ради блага всех существ. Это та же мотивация, что и в практике Махаяны, но с бОльшим пониманием срочности.

В каждом из этих случаев памятование/осознанность принимает разную форму. Свои особенности проявляются в нём и когда оно практикуется с материалистическим мировоззрением и мирской мотивацией – т.е. просто для снятия стресса и переживания большего счастья в этой отдельно взятой жизни. Если мы станем развивать внимание как таковое в контексте современного материалистического мировоззрения, нет оснований утверждать, что процесс принесет тот же результат, что и развитие внимания в контексте буддизма Тхеравады, махаяны или ваджраяны.

За прошедшее столетие буддизм подвергся чему-то вроде протестантской Реформации: уменьшается число монахов, но растет популярность медитации среди буддистов-мирян. Замечательно, что так много людей в наше время включают буддийскую медитацию в свою повседневную жизнь. Но нельзя недооценивать и значимость многих лет, посвящаемых изучению и практике медитации, когда это занятие становится профессией. В конце концов мы ведь не доверили бы свои зубы тому, кто просто посетил несколько семинаров по зубоврачебному делу и практикует около часа в день. Так разве не следует проявлять еще больше осторожности, доверяя свои умы инструкторам по медитации, не имеющим многолетней профессиональной подготовки в теории и практике медитации?

Все зависит от нашего воззрения и намерения в отношении медитации. Если мы стремимся всего лишь к медитативной терапии, позволяющей снять стресс, проработать личные психологических проблемы и достичь в жизни большей уравновешенности, то, возможно,  в высококвалифицированных учителях медитации и нет нужды. Но когда мы ставим цель более высокую – освобождение из круговорота бытия и достижение совершенного просветления, нужно полагаться на тех, кто много лет профессионально занимался теорией и практикой медитации. Монашество традиционно играло ключевую роль в этом вопросе, и, я надеюсь, так будет продолжаться в будущем. Но для того чтобы так происходило, необходимо, чтобы монахов поддерживали буддисты-миряне, как это было в прошлом.

Наверное, западные сообщества с буддистами на полставки едва ли способны произвести на свет просветленных учителей?

Если бы у нас были только ученые на полставки, то ни одна наука не выросла бы до своего нынешнего уровня. Аналогично, если бы все наши врачи и психотерапевты были бы только врачами и психотерапевтами на полставки, то наша система здравоохранения, сохранения телесного и умственного здоровья, находилась бы в гораздо худшем положении. Говоря шире, представьте мир, где все слесари, электрики, фермеры и учителя работают на полставки. Если бы все основные специальности были отданы в руки любителей, современная цивилизация была бы неизмеримо беднее.

Путь к духовному пробуждению – наиболее сложный из всех человеческих устремлений; он подразумевает глубочайшую трансформацию человеческого существа из заблуждающегося и несчастного создания в просветленного мудреца. Если мы хотим  в современном обществе производить просветленных учителей, то личностям, которые от всего сердца желают посвятить себя этому пути, независимо от того, хотят они стать монахами или нет, надлежит оказывать всевозможную поддержку. Это будет нашим величайшим подарком последующим поколениям.


Перевод с английского – Анна Лисковец для фонда «Сохраним Тибет».

Источник: A Mindful Balance | Inteview with Alan Wallace

Мингьюр Ринпоче: первое интервью после ретрита

English

Вскоре после того, как в ноябре 2015 года Йонге Мингьюр Ринпоче вернулся из своего четырехлетнего ретрита, его старшие ученики взяли у него эксклюзивное интервью для журнала Lion’s Roar.
Read More

Досточтимая Робина Куртин – Интервью радиостанции ABC Radio National

ABC Radio National: Робина Куртин зашла на этой неделе в нашу студию в Сиднее, и я попросил ее рассказать о философии, которую она проповедует в тюрьмах.

Существует подход, учащий нас преобразовывать проблемы в «путь». Все мы на основании личного опыта знаем, что когда все идет хорошо, мы не занимаемся самоанализом ― просто живем, без каких-либо драматичных переживаний. Однако когда возникают проблемы, когда мы теряем работу, когда муж умирает, когда нас бросают или мы теряем свои сбережения, мы можем ― если у нас достаточно мужества ― использовать это как отрезвляющий импульс. Именно этот процесс я наблюдаю у людей, с которыми знакома, скажем, в США ― на основании личного общения или тысяч писем, которые Проект получил за много лет. Фразу «Это позволило мне пробудиться» эти заключенные повторяют как некую мантру. Думаю, для такого пробуждения нужно большое мужество ― особенно в США, где тюрьмы ― это переполненные, полные насилия ужасающие заведения; чтобы в них развиваться, нужно иметь очень сильный ум и сильную волю. Именно с такими людьми мы работаем, и именно такое преобразование проблем в путь они пытаются осуществить.

У буддизма интересное отношение к вопросам нравственности, в особенности когда речь идет о концепции зла; если я не слишком упрощаю, в буддизме действия человека называются не безнравственным или злым, а «неискусным». В какой мере вы учите заключенных воспринимать их преступления именно так ― как «неискусные» поступки?

Можно это сформулировать и так, но, как вы знаете, в буддизме есть разные традиции, и об одном и том же они говорят по-разному. Традиция тибетского буддизма использует слово «нравственность»; нравственность ― нечто основополагающее. Можно сказать, что именно в этом суть представлений о карме. Как вы знаете, в буддизме именно карма является творящим принципом ― все, что мы делаем, говорим или думаем, оставляет отпечатки или семена в нашем сознании, которое порождает наше «я» ― день за днем, и, разумеется, жизнь за жизнью, как сказал бы Будда. Позитивные состояния ума порождают наше счастье, побуждают нас с добротой относиться к другим существам. Сопряженные со страданием состояния ума ― а их мы все знаем: гнев, зависть, депрессия, ведущие к убийствам, лжи, воровству и так далее, ― порождают «страдающее я». Эти неблагие состояния в будущем ведут к страданиям. В буддизме желание поддерживать нравственность основано не на обычных религиозных воззрениях, не на том, что нам кто-то «велит» поступать так, а не иначе. Это ключевой момент.

Что же касается нашей работы с заключенными ― что же, в некотором смысле они такие же люди, как вы и я, но некоторые из них совершили какие-то действия, которые кажутся менее благими, чем наши с вами действия; следует учесть, что многие попали в тюрьму в результате неудачного стечения обстоятельств, по ложному обвинению и так далее, в то время как многие находящиеся на свободе также совершали какие-то преступления. Поэтому работа с теми, кто пытается применять буддийские методы ― и в особенности с заключенными ― сосредоточена на том, чтобы помочь им увидеть, что у них есть невероятный потенциал. Этот потенциал позволяет им не отождествлять себя с теми дурными делами, которые они совершили ― хотя они к этому склонны. Именно этому способствует тюремное заключение, которое усиливает в людях негативное отношение к самим себе, что очень печально. Низкая самооценка, ненависть себе, которые мы видим у заключенных, невероятны, поэтому наша задача ― помочь людям увидеть собственный потенциал, помочь им понять, что они могут взять в свои руки ответственность за то, чтобы не клеймить себя совершенными убийствами или кражами. Да, вы, возможно, совершили подобные преступления, но примите ответственность ― поймите, что эти преступления не определяют, кто вы есть, и поэтому вы можете измениться. В этом вся суть.

Коль скоро речь зашла о принятии ответственности… Если говорить о совершивших серьезные преступления людях, происходящих из бедной среды, подвергавшихся издевательствам и насилию, как это часто бывает, порой с самого рождения, то некоторые утверждают, что ответственность за совершенные такими людьми преступления лежит на обществе, а не на них самих, ведь у этих людей никогда не было ни малейшего шанса пережить что-нибудь кроме гнева, омрачений или склонности к насилию.

Когда вы говорите об ответственности, ответственности общества, то подразумеваете, что в том, что эти преступники стали именно такими, повинны другие люди?

Другие люди и обстоятельства.

Да. Понимаю. Не думаю, что здесь есть противоречие. С точки зрения буддизма все взаимозависимо, поэтому чтобы понять себя, я должна осознать, как меня воспитывали, как вели себя окружавшие меня католические монахини, как со мной обращались другие люди и так далее. Однако с точки зрения буддизма влияние этих факторов ограничено. Смотреть прежде всего нужно на склонности нашего уме, и здесь, разумеется, мы неизбежно столкнемся с верой западной, материалистической, цивилизации в то, что такими нас сделало общество, окружение или наши родители ― с точки зрения Запада родители буквально «создают» нас. Буддизм, однако же, считает, что наш ум ― именно наш; он существовал прежде, пришел откуда-то, принеся с собой отпечатки, склонности, которые принадлежат именно нам. Поэтому с точки зрения буддизма есть все основания для того, чтобы принимать на себя ответственность за собственные действия. На ваш вопрос буддизм ответил бы: «да». Разумеется, внешние условия играют большую роль, но это не единственный фактор. Главное ― наша склонность думать о себе, и если мы прибегнем к медитации и самоанализу, то научимся видеть в себе склонности ко лжи, воровству и тому подобным действиям, а затем отыщем в себе мужество признать, что эти склонности не определяют нашу самость, что от них можно избавиться.

― Говоря о том, что наш ум существовал до того, как мы оказались в конкретных социальных условиях, вы подразумеваете прошлые жизни?

Да, именно так, это некий базовый уровень. Если вы изучите мировоззрение буддизма, то увидите, что Будда явно дает понять, что не говорит о неком Творце. Понимаете, если я материалистка, то буду считать творцами своих маму и папу, а если я верующая, творцом для меня будет Бог. Но в буддизме, если говорить просто, я сама себе творец ― в том смысле, что мое сознание, которое, в соответствии с буддийским учением, нематериально, существовало за миг до того, как произошло зачатие, и за миг до того мига, и так далее. Существует некий континуум моментов осознавания, а также закон кармы, закон причин и следствий, в соответствии с которым все, что я совершаю, говорю и думаю, оставляет отпечатки, если вас устроит такая формулировка. В потоке ума ― отпечатки, которые созреют в форме склонностей, с которыми я появлюсь на свет. Склонности Гитлера, склонности Матери Терезы… Будда бы однозначно сказал, что созданы они не родителями, иначе бедную австрийскую домохозяйку, послужившую причиной всего, что натворил Гитлер, оставалось бы только пожалеть!

Я читал одно интервью, в котором вы говорите, что часть послания, которое вы пытаетесь донести до заключенных состоит в том, что их физическое заключение ― ничто по сравнению с тюрьмой привязанности, эго и гордыни, в которой большую часть своей жизни проводят обычные люди. Не могли бы вы остановиться на этом поподробнее? Если бы я был заключенным и услышал такое от человека, который находится на свободе и может покинуть тюрьму в любой момент, то подобные утверждения показались бы мне наглостью.

Нет, это правда, все так и есть. Я на самом деле цитировала одного тибетского ламу, одного из своих учителей. Я попросила его подписать поздравительную открытку на двадцать первый день рождения одного из молодых мексиканцев, бывших гангстеров, с которым мы когда-то работали. Он сидел в тюрьме с 12 лет, что в наше время часто встречается среди американских подростков. Представьте: 23 часа в сутки он сидит в своей крошечной камере, у него почти ничего нет, нет свободы, нет света, нет солнца ― крайне мучительные условия. А Ринпоче написал на открытке: «Твоя тюрьма ― ничто по сравнению с внутренней тюрьмой обычных людей». Это довольно смелое заявление, но, думаю, очень интересно, что люди, с которыми мы общаемся в тюрьмах ― это люди, которые активно работают над собой, они способны самостоятельно осознать истинность этого утверждения, они сами приходят к такому выводу. Как мне кажется, это позволяет нам осознать более глубокий, более тонкий уровень страданий; обычно мы говорим о страданиях на грубом уровне ― о тюремном заключении, нахождении в зоне военных действий, бедности. Богатые люди могут страдать от депрессии, а мы смотрим на них скептически и думаем: «Да кто они такие, чтобы говорить о страдании?». Но я имею в виду умственное страдание, о котором говорит буддизм. Это более глубокий уровень страданий, страдания на уровне ума. Посмотрите, какие невероятные мучения испытывают обычные люди, живущие в якобы богатой Австралии, в богатых Соединенных Штатах. Люди свободны от грубых видов страдания, но испытывают острые умственные мучения. Посмотрите, сколько дурного мы совершаем под влиянием этих страданий ― под влиянием депрессии, гнева, ярости, привязанности мы убиваем людей и совершаем самые чудовищные преступления. Поэтому, если хорошенько подумать, утверждение Ринпоче соответствует действительности, хотя в неподходящем контексте и может показаться крайне наглым.

Думаю, в том, что узников в тюрьме лишают всего мирского имущества, есть нечто почти христианское; это как бы приближает их к просветлению или Богу, вам так не кажется?

Не обязательно. Все зависит от того, что мы предпринимаем в конкретных обстоятельствах, не так ли? В конечном итоге все зависит от наших собственных действий. Я вижу, что люди, с которыми мы в последние годы работали в тюрьмах, пережили ужасающие страдания, они лишены друзей, денег, бедны или принадлежат к рабочему классу и так далее. В большинстве случаев именно такие истории они нам рассказывают. Марта Стюарт (женщина-миллионер из США, в 2004 году попавшая на 5 месяцев в тюрьму по обвинению во введении следствия в заблуждение ― прим. переводчика) нам не пишет. Поверьте, основном мы работаем с молодым гангстерами, чернокожими, латиноамериканцами ― людьми, которые, как большинство считает, не интересуются духовностью. Да, есть множество бедных людей, которые ничуть не ближе к Богу, не ближе к духовной практике, потому что не знают, как ею заниматься, а бывают невероятно богатые люди, наделенные духовностью и состраданием. Но в целом одно можно утверждать однозначно: пресловутый «отрезвляющий импульс» действует. Те из наших подопечных, кто действительно практикует, считают именно так, искренне благодарны, что временно свободны от многих видов ответственности и стараются с пользой провести это время; и, разумеется, многие приговорены к пожизненному заключению, так что мечтать о скором освобождении им не приходится.

Сколько из них действительно практикуют? Считаете ли вы свое начинание успешным?

Я, если честно, не веду статистики, не подсчитываю, какой процент людей продолжает практиковать и тому подобное, ведь все непрерывно меняется. Могу только сказать, что мы получаем множество писем, которые по-настоящему нас вдохновляют, убеждают нас в том, что усилия не напрасны, что люди нуждаются в нашей помощи. Даже тот небольшой объем человеческого общения, который дают наши письма, необычаен. На самом деле, в прошлом году в одном американском издании мы прочли, что по некоторым данным, заключенные, которые на протяжении года до освобождения поддерживают связь хотя бы с одним человеком за пределами тюрьмы, в шесть раз реже вновь нарушают закон. Я считаю, что это главное, что мы можем предложить: человеческое общение. Некоторые из заключенных ― продвинутые практикующие, некоторым просто хочется прочесть одну-две книги, но главное, что у всех них есть кто-то, кто постоянно их поддерживает и говорит: «Ты молодец; да, ты отлично справляешься; да, это нормально; да, у тебя есть потенциал; да, ты можешь измениться». Это нечто необычайное.

4 мая 2005
ABC Radio National
Перевод с английского – досточтимый Лобсанг Тенпа